Очевидно, в тот вечер было действительно не сыграть. Горло болело уже давно, но не все об этом знали — он уже давно играл «через боль».

В.Смехов: «В поликлинике, где моя мама терапевт, помнят, как однажды я уговаривал его перед спектаклем показаться ларинголо­гу. Мы ехали с концерта. Я был встревожен состоянием Володиного голоса. Ольга Сергеевна, чудесный, опытнейший горловик, ве­лела ему открыть рот и... такого ей ни в практике, ни в страшном сне не являлось. Она кричала на него, как на мальчишку, забыв со­всем, кто перед нею; она раскраснелась от гнева: «Ты с ума сошел! Какие спектакли! Срочно в больницу! Там у тебя не связки, а кро­вавое месиво! Режим молчания — месяц минимум! Что ты смеешь­ся, дикарь?! Веня, дай мне телефон его мамы — кто на этого дикаря имеет влияние?!» В тот вечер Высоцкий сыграл спектакль в полную силу, назавтра репетировал, потом — концерт, вечером спектакль, и без отдыха, без паузы...»

То, что рассказал Смехов, было раньше — в начале июля, а сего­дня — 9 ноября — необходим был отдых, хотя бы маленькая пауза...

Когда Высоцкого упрекали, что он подвел, сорвал съемку, ре­петицию или спектакль, он переживал, извинялся. Но, очевидно, душевный надлом, постоянный переход из огня в воду, одиноче­ство, которое тщательно скрывал, нежелание даже близких понять его, какой-то постоянный разлад желаемого с действительным, на­конец, целенаправленная и многолетняя травля толкали его в про­пасть, в бездну. Очнувшись, он находил силы выкарабкаться, встать на ноги... и продолжать.

Марина в Париже, а рядом никого...

Из дневника В.Золотухина: «Мы все виноваты в чем-то, поче­му нас нет рядом, когда ему плохо, кто ему нужен, кто может зали­зать душу его, что творится в ней —никто не знает. Господи!!! По­моги ему и нам всем!!! Я за него тебя прошу, не дай погибнуть ему, не навлекай беды на всех нас!!!»

И, правда, Господь — вона где! А ты, «друг», рядом, помог бы! Ан, нет...

«Я избегаю его. Мне неловко встречаться с ним, я начинаю вол­новаться чего-то, суетиться, я не знаю, как вести себя с ним, что ска­зать ему, и стараюсь, перекинувшись общими словами, расстаться поскорее и чувствую себя гадко, предательски по отношению к нему, а что делать — не знаю».

Абсолютно противоположное понимание дружбы у Высоцко­го:

«...Дружба — это не значит каждый день друг другу звонить, здо­роваться и занимать рубли на похмелку. Нет, это просто жела­ние узнавать друг о друге, что-то слышать. И довольствоваться хотя бы тем, что вот мой друг здоров — и бог с ним, и пускай он еще здравствует».

Ю.Любимов вынужден сделать замены и в «Пугачеве» ставит вместо Высоцкого молодого актера Валерия Черняева. Вспоминает сам В.Черняев: «Будучи артистом молодым и амбициозным, я ре­шил: вот он, перст судьбы! Вышел Хлопуша № 2 и заорал со сцены: "Пр-роведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!" А в зале зрители программками шуршат и друг у друга спрашивают: "А что, не Высоцкий разве?" Некоторые встали и ушли, им было все рав­но, как ты играешь, все ждали своего любимца».

О ситуации в театре стало известно в Управлении культуры исполкома Моссовета. По Московскому театру драмы и комедии на Таганке издан приказ №183: «Артист Высоцкий В. С., начиная с 17 октября с. г., систематически нарушал трудовую дисциплину: не являлся на спектакли, приходил в театр в нерабочем и нетрезвом состоянии, что вынуждало руководство театра к срочным заменам его в спектаклях, к заменам спектакля «Жизнь Галилея», где В. С. Высоцкий является единственным в театре исполнителем заглав­ной роли и, кажется, должен был бы чувствовать особую ответст­венность в эти дни не только перед руководством театра, но и пе­ред зрителем.

Все вышеприведенное, грубейшие нарушения трудовой дисци­плины и систематическое пьянство В. С. Высоцкого вынудили ди­рекцию театра освободить артиста Высоцкого В. С. от работы в те­атре по статье 47 КзоТ пункт «Г» со 2 декабря с. г.».

3 декабря Высоцкого уложили в больницу. Диагноз — алкоголь­ная интоксикация. Врачи констатировали общее расстройство пси­хики, перебои в работе сердца... Обещали ни под каким предлогом не выпускать его из больницы два месяца. Разве с его характером это было возможно? Кроме того, Высоцкого уже ждали на съемках фильма «Опасные гастроли».

8 декабря в больнице его навещает Любимов:

—   Тебе надо вшить ампулу, — уговаривает он Высоцкого. — Врачи говорят, что если ты и дальше будешь вести себя подобным образом, то года через три наступит конец.

«Ампулы» будут потом. Но в тот момент Высоцкий ответил:

— 

Я не больной и ампулу вшивать не буду!

Он стремился доказать всем и, прежде всего, самому себе, что может собственными силами выбраться из запоя, когда сам того пожелает. Он хотел преодолеть болезнь волевым усилием, напере­кор диагнозу и судьбе.

10 декабря Высоцкий обратился в партком, местный комитет и к художественному совету театра с покаянным письмом, кото­рое закончил словами:

«Разберитесь внимательно в этом письме. Время от времени каждый человек должен подводить итоги. Я под­вел их и на этот раз увидел позади очень много черной краски. Те­перь нужно высветлять. Я чувствую, я знаю, что у меня есть силы для этого».

13 декабря это письмо зачитали на общем собрании театра и Высоцкого в очередной раз восстановили в правах артиста Театра на Таганке. Правда как бы с испытательным сроком с 15 декабря до конца сезона — на договор с урезанной до 100 рублей зарплатой. Очевидно, возобладал здравый разум, и коллеги прониклись его со­стоянием. Ю.Любимов: «Высоцкий — несчастный человек, любя­щий, при всех отклонениях, театр и желающий в нем работать».

Так закончился этот очень сложный, с преобладанием черных полос год.

ПЕСНИ О ВОЙНЕ

1969 г.

К этому времени популярность песен Высоцкого и интерес к его личности достигли самых отдаленных уголков страны. Он по­лучал горы писем, но на них никогда не отвечал... А в конце 72-го ответил всем сразу:

В начале осени 68-го года пришла бандероль. В ней японские плавки, несколько пачек японской жвачки, две пустые кассеты, от­крытка с видом Владивостокской бухты и письмо от китобоев фло­тилии «Слава». В письме китобои писали о том, что, уходя в море на много месяцев, они брали с собой записи его песен и слушали, слу­шали... И на это письмо Высоцкий отвечать не стал —

«отвечать — так всем, а на это жизни не хватит».

А кассеты попросил Людми­лу отослать обратно — они дорогие.

Людмила уговорила брата Валерия записать на кассеты все, что найдет из Володиных песен, написала подробное письмо и отпра­вила по адресу.

В январе 69-го приехали в Москву вернувшиеся из плаванья китобои и пришли к Нине Максимовне. Она адресовала их к Люд­миле: «Володя тебе не велел писать, а раз написала — теперь вот принимай». Пришлось принять... Приехав на Беговую, они раскры­ли внушительные чемоданы и ящики, уставили квартиру банками крабов, красной икры и кальмаров. Принесли с базара детям вед­ро самого лучшего винограда без косточек. Они играли с детьми, строили из кубиков дворцы, пели больному Аркадию колыбельные песни типа «Раскинулось море широко» и рассказывали про кораб­ли, про путину, про то, как ловят в Японии кальмаров и как солят баночную селедку.

С Высоцким они тоже виделись, и песни он им пел, и в театр водил, а через несколько лет был у них во Владивостоке.

«ОПАСНЫЕ ГАСТРОЛИ»