Сработала система авторитетов, характерная для армейского служаки. Семен Владимирович увидел в «Мариночке» не просто знаменитость и законную жену, но и добрую фею, способную за­просто переиначить его сына. Окончательное осознание величия личности сына придет к отцу только после 25 июля 1980 года.

Обычное представление понятия «семья» этой паре не соот­ветствовало. Марина была права, называя этот союз «парой на рас­стоянии».

А вот взгляд со стороны. Вспоминает Феликс Дашков, неодно­кратно наблюдавший Влади и Высоцкого вместе во время круизов на теплоходе: «Я никогда не слышал, чтобы они скандалили или еще что-то такое. Единственное, Марина иногда говорила мне, что она устала — от этой мучительной жизни, от этих бесконечных переле­тов, от этих вызовов... Вдруг среди ночи звонок!..

А в общем-то, они жили каждый своей жизнью. И только ко­гда случались такие вот «подарки судьбы», они бывали вместе. Ко­нечно, их вряд ли можно было назвать семьей — в полном смыс­ле этого слова...»

Новый — 1971 год — Высоцкий встречал вместе с матерью на улице Телевидения, а Марина — в Париже. Вспоминает Д.Капетян: «В новогоднюю ночь Володя позвонил нам с Мишель и поздравил с наступающим. Он был трезв, грустен, серьезен. Меня еще удивило, что он не поехал в какую-нибудь компанию, а остался дома с Ни­ной Максимовной...»

ТРУДНОЕ НАЧАЛО «ГАМЛЕТА»

Юрий Любимов, дерзнувший взяться за постановку знамени­той пьесы, понимал, какую ответственность он берет на себя. Даже у таких гениев, как В.Мейерхольд и Е.Вахтангов, их замыслы оста­лись в мечтах. У труппы не было достаточных навыков работы над классикой, и Любимов шел на опасный творческий эксперимент, результат которого должен был подтвердить или опровергнуть его режиссерский статус. Нельзя было приступать к реализации тра­гедии как без оригинального режиссерского замысла, так и без ак­тера, способного не только воплотить видение постановщика, но и привнести в роль нечто свое, индивидуальное, способное взволно­вать зрителя. Сомнения в том, что Гамлета должен играть именно Высоцкий, у Любимова не было. Были лишь сомнения чисто дис­циплинарного порядка.

В.Шаповалов: «Спектакль был сделан специально на Высоцко­го, даже оформление придумывалось «под него». Любимов как-то говорит: «Какой, Володя, у тебя красивый свитер! Надо всем такие свитера сделать, и занавес такой же!» А это был собственный Во­лодин свитер».

11 января 1971 года первая репетиция «Гамлета». Все на нер­вах. Еще нет понимания между режиссером и актером. Высоцкий одновременно и очень хотел играть эту роль, и столько же ее боял­ся... А впоследствии, когда он и роль станут единым целым, он ею будет ревностно дорожить.

Ю.Любимов: «Как Высоцкий у меня просил Гамлета! Все ходил за мной и умолял:

"Дайте мне сыграть Гамлета! Дайте Гамлета! Гамлета!"

А когда начали репетировать, я понял, что он ничего не понимает, что он толком его не читал. А просто из глубины, чего-то там, внутренней, даже не знаю, что-то такое, где-то, вот почему-то:

"Дайте Гамлета! Дайте мне Гамлета!"»

Высоцкий — Любимову:

«Вы пять пьес показали мне с голоса, и я выполнял с точностью до тысячной доли, но здесь я не могу по­вторить... потому что вы еще сами не знаете, что делаете... Я на­придумал в «Гамлете» не меньше, чем вы, поймите, как мне трудно отказаться от этого...»

И действительно, замысел и разработка роли у Высоцкого были строгими и продуманными. Но на репетициях это каждый раз при­ходило в столкновение с живой импровизацией Любимова. Казалось, что Любимов строил спектакль, как бы не зная, что будет дальше...

Неуверенность и страх были не только у Любимова и Высоц­кого.

Вспоминает композитор Юрий Буцко: «Я не сразу дал согласие. Мешали «авторитеты». Высоцкий убеждал:

— 

Вы обязаны работать.

—  Что вы, Володя, ведь страшно: Шостакович написал музы­ку к «Гамлету», Прокофьев и другие великие... Ведь страшно — про­валиться.

Это мое «страшно» вызвало в Высоцком незабываемую реак­цию гнева, почти ярости. Он кричал:

—

А мне не страшно?.. Гамлета сыграли многие: Пол Скофилд, Смоктуновский! Мне что, не страшно? А я буду играть!»

Позже придет понимание друг друга, режиссерского замысла, и тогда на вопрос, почему он поручил роль Гамлета Высоцкому, Люби­мов ответит: «Я считал, что человек, который сам пишет стихи, уме­ет прекрасно выразить так много глубоких мыслей, такой человек способен лучше проникнуть в разнообразные, сложные конфликты: мировоззренческие, философские, моральные и очень личные чело­веческие проблемы, которыми Шекспир обременил своего героя.

Когда Высоцкий поет стихи Пастернака, то это что-то среднее между песенной речью и песней. Когда говорит текст Шекспира, то есть в этой поэзии всегда музыкальный подтекст».

Через десять лет существования этого спектакля Высоцкий, в конце концов, придет к своему первоначальному решению этой роли, к тому, что было им заявлено на первых репетициях.

После ссоры с Любимовым на первой репетиции и свадебно­го застолья 13 января Высоцкий запил. Обиженная Марина собра­ла вещи и тайком от мужа переехала на Ленинградский проспект к тогдашней подруге Всеволода Абдулова актрисе Ирине Мирошни­ченко. А тут как раз предстояло продолжение «свадебного путеше­ствия» — отдых в сочинском санатории Совета Министров СССР. Путевки в эту элитную здравницу им подарил один высокопостав­ленный чиновник — их давний поклонник. На предложение мужа лететь с ним в Сочи Марина категорически отказалась, и Владимир приглашает своего верного «оруженосца» — Д.Карапетяна, много­кратно выручавшего его в подобных ситуациях.

Друзья покупают билеты, и Высоцкий предпринимает еще одну попытку уговорить Марину лететь вместе. Марина, в свою очередь, с помощью друзей и какого-то «психиатрического светилы» пытает­ся уговорить Высоцкого лечь в больницу. «Нашла коса на камень» — Высоцкий и Карапетян с приключениями летят в Сочи, Марина — в Париж: «Я застегнула чемоданы и уехала из Москвы после долгого и тяжелого периода твоего этилового безумия. В то время терпе­ния у меня было не много, и, смертельно устав, не зная еще ника­кого средства, чтобы заставить тебя прекратить весь этот кошмар, я сбежала, оставив записку: "Не ищи меня"».

Естественно, никакого отдыха не получилось. Шикарные апар­таменты сочинского санатория не могли успокоить мятущуюся душу Высоцкого. Через неделю они возвратились в Москву.

На репетиции «Гамлета» 23 января Любимов поручает читать текст за Высоцкого Л.Филатову, а 26-го беседует с Золотухиным:

—  Валерий, скажи мне, пожалуйста, ты хотел бы попробовать Гамлета? Видишь, у нас опять трагическая ситуация, и я не знаю, чем она закончится и для театра, и для него... Я верил в него... но теперь...

—   Юрий Петрович, мы люди свои, прикидываться мне перед вами нечего. Хотел бы Гамлета? Конечно, хотел бы. Верю ли я в то, что могу это сыграть? Конечно. Может быть, не сегодня, но завтра... Давайте попробуем...

Естественная ситуация для любого актера в любом театре — второй состав, но почему-то В.Золотухин всю жизнь после смер­ти Высоцкого будет оправдываться по этому поводу. Не объяснять или доказывать свою естественную правоту, а оправдываться: «Вче­ра у Володи день рождения — шеф мне предложил попытать уда­чи в Гамлете. Какая-то ирония. Один раз я сыграл Керенского за 50 рублей. Точила меня тоска! — что друга предал. Чепухой все оказа­лось, ерундой. Теперь, кажется, я опять играю на его трагедии. Он царь еще... Ну, а у меня что — две жизни, что ли?.. Тоже одна, и не­известно какая. Ему сейчас важнее эта роль, это его идея, его сме­лость. Зачем мешать ему? Ведь я ему скажу все равно... но это, может быть, еще хуже, чем не говорить. А так он будет знать, что друг го­товит нож, и будет бояться, зажиматься... не захочет вроде как сек­реты выдавать. А какие такие секреты могут быть в этой роли?!»