—
Лечу на день рождения Марины...»
На середину мая были запланированы гастроли театра в Польше, и Высоцкий должен был прилететь из Парижа туда. В аэропорту Домодедово его провожали Шехтман, Янклович и Оксана.
Перед отлетом Высоцкий позвонил Влади и сказал, что встречать его не нужно. Он доедет сам... А на другой день Марина звонит в Москву:
— Где Володя? Он не прилетел! Я не знаю, где он!
Вместе с сыном Петром она стала искать его по Парижу и нашла в русском ресторане «Распутин» в том «разобранном» состоянии, в котором еще недавно к нему пришел Даль.
М.Шемякин: «...Был жуткий запой, его напоили свои же доброхоты: Высоцкий едет с нами! Ну, как не выпить с Высоцким! — на всю жизнь сувенир! Две бутылки коньяка ему дали в самолете...»
Домашний доктор Марины ничего сделать не может, и Высоцкий 11 мая попадает в клинику Шарантон под Парижем. В ту самую клинику, где в 75-м году он навещал старшего сына Марины — Игоря.
Теперь Высоцкого навещает М.Шемякин и застает друга в очень плачевном состоянии. Состояние было плачевным в буквальном смысле. Он со слезами говорил Шемякину про то, что он поставил в сложное положение театр, что кого-то подвел, потому что не достал какие-то детали к автомобилю...
М.Шемякин: «Он прислонился к окошечку, а там идет другая жизнь, никакого отношения к нам не имеющая, — там солнышко, которое на нас абсолютно не светит и нас не греет... Вот так мы стоим, прислонившись лбами к стеклу, и потихоньку воем... Жуть! Вот этого — не передать! Этой тоски его перед самой смертью, которая его ела!
...Самая жуткая из наших последних встреч была — в дурдоме этом жутком! И как я прорвался туда, не могу понять! Казалось, невозможно туда прорваться — это больница для наркоманов, самых страшных... Ну, судьба!»
По воспоминаниям Шемякина, Высоцкий в клинике лежал в малиновой пижаме... В стихотворении
«Общаюсь с тишиной я...»,
написанном там же в клинике, есть такие строчки:Жизнь — алфавит: я где-то
Уже в «це», «че», «ша», «ще»,
Уйду я в это лето
В малиновом плаще.
Вероятно, у французских врачей были более эффективные методы — через несколько дней Высоцкий начиняет сочинять и пишет несколько стихотворений:
«В стае диких гусей был второй...», «Общаюсь с тишиной я...», «Жан, Жак, Гийом, Густав...», «Неужто здесь сошелся клином свет...».
14 мая Марина звонит в Москву и сообщает, что Высоцкий в Польшу приехать не сможет.
ВАРШАВА-80
В это время Театр на Таганке уже в Польше. 17 мая — официальное открытие гастролей. 18 мая Любимов просит Золотухина сыграть Гамлета. Золотухин отказывается, так как теперь уже понимает, что польский зритель ждет Гамлета-Высоцкого, что главным и основным условием существования этого спектакля на сцене «Таганки» был сам Высоцкий. Если бы это было в Союзе — другое дело, а здесь играть Золотухину — это профессиональное самоубийство.
В ночь с 18 на 19 мая во Вроцлаве постановочный цех «Таганки» монтирует огромную установку для «Гамлета» — теплится надежда, что Высоцкий объявится... Высоцкий не приехал, установку разобрали, и два «Гамлета» заменены «Добрым человеком...». На грани срыва все гастроли. Высоцкий отчаянно уговаривает Марину, чтобы она дала согласие врачам на выписку. 20 мая Марина забирает его из клиники.
Из Парижа Высоцкий несколько раз звонит в Москву. У него предчувствие — с Оксаной что-то случилось. 21 мая он застает Оксану дома:
—
Наконец я тебя поймал! Что случилось?
— Володя, умер мой папа. Я только что его похоронила.
—
Все. Завтра буду в Москве.
22 мая Высоцкий вылетает из Парижа в Москву, его провожает Шемякин: «Никогда не забуду, как я видел Володю в последний раз. Была весна, он только что вышел из больницы... Я его обнял — я собирался в Грецию, он уезжал обратно в Москву. Ему в один аэропорт, а мне в другой...
— Володька, — говорю, — давай назло всем — люди ждут нашей смерти, многие... И ты, — говорю, — им доставишь радость! А давай назло! Вдруг возьмем и выживем! Ну, смотри — цветут деревья, Париж, Риволи, Лувр рядом!.. Вовка! Давай, а?..
А у него уже была такая странная-странная печать смерти в глазах, он меня обнял и сказал:
—
Мишенька, попробуем!..
Сел в такси, помахал мне рукой из машины, а я смотрел на него и думал: "В последний раз... Или — еще нет?"»
В прощальном письме, которое Шемякин нашел на своем столе, вернувшись в Париж, Высоцкий писал:
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром!
Поживем еще, братишка,
По жи вьем!
Ро gi viom.
22 мая Высоцкий прилетел в Москву.
Оксана: «Он прилетел, а утром улетел в Польшу. Все это время он провел со мной... О чем говорили? Такая была ситуация, что не до разговоров...»
До самого последнего момента было неясно, прилетит ли Высоцкий в Варшаву. Даже в самый день его приезда, 23 мая, Ю.Любимов в интервью газете «Express Wieczorny» сказал: «Владимир Высоцкий, наш принц Датский, заболел, и я не уверен, что мы сможем сыграть ожидаемый варшавской публикой спектакль». Назревал грандиозный скандал — именно имя Высоцкого имело огромное значение при подписании контракта.
Тем не менее Высоцкий все же сумел сыграть в Варшаве. 26 мая он выступил в роли Янг Суна в «Добром человеке...», а 27 и 28 мая — в «Гамлете». В Театре оперетты (Teatr Muzyczny Roma, ul. Nowogrodzka 49) творилось нечто невообразимое: зал на девятьсот шестьдесят мест был забит до отказа. Ожидание приезда Владимира Высоцкого в польскую столицу подогревалось также отсутствием уверенности в том, что он приедет вообще.
Д.Ольбрыхский, который сам играл Гамлета у А.Ханушкевича, был восхищен игрой Высоцкого: «Мы наконец могли увидеть его в самой знаменитой роли. Это был очень уставший человек, но играл он феноменально. Без единого лишнего жеста, гримасы. Он был абсолютно сосредоточен на смысле шекспировского шедевра и на том, что он самолично вносил в этот спектакль. К сожалению, он был не в состоянии продемонстрировать все свои актерские возможности и те возможности, которые дает эта роль. Заметно экономил силы, чтобы выдержать до конца. Высоцкий — блистательный актер — использовал свое состояние с максимальной точностью и чистотой. Это была борьба и одновременно бег наперегонки с собственной жизнью. Чтобы успеть. Как те кони из его знаменитой песни...»
Если польский зритель «Гамлета» принял с восторгом, то зритель Золотухин совсем разочаровался и в постановке, и в игре актеров.
Из дневника В.Золотухина: «28 мая 1980. Смотрел второго «Гамлета»: не понравилось. Не могут эти люди играть такую литературу, такую образность, поэзию... Вовка еще как-то выкручивается, хорошо, «грубо, зримо» текст доносит... Постановочно — это убожество все-таки, могильщики с залом в капустник играют... Демидова — декламирует, поет стихи, Смехов — в скороговорную прозу, лишь бы сбросить с языка... Бортник — вылитый Шестерка из «Черной кошки», подпевала подлый такой — «смажу ядом», и при том всем — трус... Филатов — в джинсах, резонер с засученными рукавами...»
В этой записи, очевидно, воплотилась вся накопленная боль за желанную, но так и не сыгранную роль...
30 мая Ольбрыхский провожает Высоцкого и Любимова в аэропорту: Любимов летит в Будапешт, Высоцкий — в Париж.
Прощаясь, Ольбрыхский сказал: «У поляков нет привычки вставать с аплодисментом! Я первый раз в жизни видел, как поляки, стоя всем залом, хлопали Володе, вашему спектаклю!»
ПАРИЖ. ИЮНЬ-80
Прилетев в Париж, Высоцкий просит Марину уехать куда-нибудь вместе, уединиться... У него была надежда вылечиться самостоятельно, без помощи врачей. Они едут на юг Франции и полторы недели проводят в доме Одиль Версуа. Большего срока добровольного заточения Высоцкий не выдерживает:
«Я уеду, я больше не могу, я больше не хочу, это слишком тяжело, хватит...»