С самого начала работы над спектаклем возникла идея сделать спектакль «о разных Маяковских» — расчленить роль Маяковского. Ю. Любимов распределил роль поэта между пятью актерами, и все пятеро одновременно находятся на сцене. Спектакль от этого не упрощался, а становился сложнее. Каждому из пяти актеров предстояло сыграть только одну грань поэта и человека. Смехов, Высоцкий, Хмельницкий, Золотухин и Насонов играли так, что образ Поэта получался от такого расчленения очень цельным, но и многогранным. Это была еще одна загадка и достоинство любимовского метода.
«Я хочу быть понят своей страной» — эта строфа начинала спектакль, и она же повторялась перед финалом. Круг замыкался. Проблема не только оставалась, она трагически обострялась в конце спектакля, когда один за другим покидали зрительный зал пять актеров, игравших Маяковского. Уходили, как уходил когда-то поэт из зала, вынудившего его уйти.
Вряд ли можно назвать какой-либо спектакль «Таганки», рождение которого происходило легко и безболезненно. Это положение было настолько ненормальным, что выработался особый критерий ценности спектакля — по количеству сделанных замечаний на просмотрах или по числу этих самых просмотров. В этом смысле судьба «Послушайте!» традиционна — особых претензий нет, все вроде бы «за», но инстинктивное чиновничье «не пущать!» срабатывает и здесь.
О ситуации, когда искусством ведали люди в искусстве несведущие, скульптор Э.Неизвестный, который тоже страдал от их произвола, сказал так: «История знала художника-жреца, художника-философа, художника-безумца, художника-революционера... Соцреализм родил монстра — художника-чиновника. Это так же противоестественно, как пожарный-поджигатель или доктор-убийца». Обычно комиссия из 15 — 30 человек: из райкома и горкома партии, из районного отдела и городского управления культуры, республиканского и союзного министерств культуры — решала, «быть или не быть» спектаклю. И в эти годы роль режиссера сводилась не к тому, чтобы поставить спектакль, а к тому, чтобы «пробивать спектакль». Представители органов культуры искали в новой постановке «идеологические неточности», «ненужные ассоциации», а художественный совет театра пытался спасти спектакль ценой минимальных потерь. Протоколы заседаний худсоветов документируют противостояние между Театром и Управлением культуры.
Из протокола обсуждения 8 апреля 1967 года:
B. Золотухин: «Мы просим, чтобы сейчас мы знали судьбу нашего спектакля, мы год работали и хотим слышать правду».
Б.Родионов (начальник Управления культуры): «Сказать о судьбе. Вы сыграли очень ответственный спектакль — ив понедельник мы обсудим. Нотки беспокойства ни к чему — нужно играть. Благодарим театр за большую работу и доведем работу до конца. Зритель будет смотреть».
«Искусствоведы в штатском» ушли с обсуждения. Их не интересовало мнение оставшихся в зале специалистов. Они ушли, чтобы выяснить мнение «высоких инстанций». О.Ефремов, присутствующий на обсуждении, сделал вывод: «Те, кто ушел, не решают сами». Худсовет продолжался.
C. Кирсанов (поэт): «Сегодня звучали те слова Маяковского, которые раньше были многоточиями. Спектакль — первый шаг к правде».
A. Арбузов (драматург): «Меня этот спектакль потряс. Это одно из самых лучших представлений, которые когда-нибудь я видел».
Н.Эрдман: «Этот спектакль — лучший венок на могилу Маяковского в этот юбилейный год».
Б.Львов-Анохин (режиссер): «Сегодня у меня было одно из самых сильных потрясений».
B. Шкловский: «Вы открыли нашей молодежи Маяковского... Это исторический спектакль, он освежает нам историю настоящую и будущую, глубоко партийный спектакль. Маяковский любил говорить: "Поэт хочет, чтоб вышло, а чиновник, мещанин... как бы чего не вышло..."»
А.Анастасьев (критик): «Мне думается, что у этого спектакля будет сложная судьба, и нам нужно всем постараться помочь пробить ему дорогу».
А.Анастасьев как в воду смотрел — на разборе в Управлении культуры в назначенный понедельник спектакль запретили показывать публике до внесения изменений. По их мнению: «...Выбор отрывков и цитат чрезвычайно тенденциозен. Например, обыватель-Калягин с торжеством заявляет, что В.И.Ленин похвалил только одно стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся», а вообще вождь ругал поэта, не любил его. Причем ленинский текст издевательски произносится из окошка, на котором, как в уборной, написано «М», "...B спектакле Маяковского играют одновременно пять актеров. Но это не спасает положения: поэт предстает перед зрителями обозленным и затравленным бойцом-одиночкой. Он одинок в советском обществе. У него — ни друзей, ни защитников. У него нет выхода. И, в конце концов, как логический выход — самоубийство"».
Ю.Любимов не смог сдержать свои эмоции: «Все эти ваши высказывания меня чрезвычайно угнетают и убивают за все эти три года, в течение которых я руководил театром. Не проходило ни одного спектакля, чтобы ваше Министерство культуры РСФСР все время тенденциозно не било в один бок, и било наш театр... Почему вы считаете, что вы всегда правы? Причем вы берете на себя необоснованную смелость говорить от имени всего советского народа, от имени партии и всех советских зрителей. Вы говорите, что так нужно. А почему у вас нет никогда сомнений, почему вы думаете, что, может быть, в чем-то вы не правы».
В.Высоцкий:
«Я хотел бы выступления, которые были с обеих сторон, прочитать в газете, чтобы вышел спектакль и я читал бы критическую статью о нем. Я хотел бы прочитать в статье, что возникает тема одиночества. Почему об этом говорят перед выпуском спектакля? Сейчас идет речь, чтобы спектакль начали играть, потому что мы год жизни отдали за него. Я так же волнуюсь, как все. Мы можем растерять все».
Из письма в театр от Управления культуры: «Просим Вас направить в Главлит тексты к спектаклю «Послушайте!» В.Маяковского. Эти тексты в композиции залитованы, но так как их разбрасывают артисты в зрительный зал, необходимо отдельно послать их в Главлит».
Актеры по ходу действия раздавали зрителям листки со стихами Маяковского. Это казалось опасным в эпоху, когда был запрещен прямой эфир на телевидении, и если прямой контакт со зрителем нельзя было полностью уничтожить в театре, то его необходимо держать под контролем чиновников от культуры.
После всех баталий, тяжелых для обеих сторон — настоящей культурой и Управлением культуры — 16 мая 1967 года состоялась премьера поэтического представления в двух действиях, четырех частях: любовь, война, революция, искусство...
Из статьи критика Т.Шах-Азизовой, опубликованной в журнале «Театр» № 12 за тот год: «Кто сейчас один сыграл бы Маяковского, где найдется конгениальный актер? Слишком нетипичен, из ряда вон, несравним Маяковский. Мы поверим только кино- и фотодокументу. Актер самый яркий, все равно окажется непохож — а приблизительность в данном случае недопустима. Величина и вечность Маяковского для театра бесспорная истина. Это спокойное убеждение высказано однажды, в инсценировке «Юбилейного», но устами не кого иного как Пушкина.
Высоцкий читает «пушкинский» текст с мягкой стилизацией, юмором, в немного приподнятой, размеренной манере. На Пушкина — на памятник Пушкину — только легкий намек: характерная «поникшая» поза, цилиндр, плащ... Актеры вообще не думают о буквальном сходстве с оригиналами, но почему-то проникаешься полным доверием к происходящему, как будто это действительно Маяковский «подсаживает» Пушкина на пьедестал. В этой сцене, самой поэтичной в спектакле, охватывает высокое волнение. То ли чувствуешь «связь времен», то ли входишь в особый, возвышенный мир, где нет ничего житейского, где живут гении и существует только поэзия.
...О чтении стихов. Нельзя, разумеется, требовать от актеров «Маяковского» темперамента, но донести эти стихи в их чеканном ритме, тяжелой значительности, на широком дыхании — актеры обязаны.
Высоцкий более опытный, чем другие, имеющий школу «Галилея». Он может быть и патетичным, и театральным — без фальши, при полной искренности, хотя не обладает, как другие, пламенным «нутром» трагика XX века. Или А.Калягин, остро изображающий разного рода «дрянь». Ему, как и Высоцкому, легка синтетическая форма, он свободно включается в сложный монтаж, все делает с заразительным азартом».