Брехт поместил Галилея в нашу жизнь — рассказывая о собы­тиях трехсотлетней давности, напоминает о сброшенной на Хироси­му бомбе. Пьеса — поучительная, мудрая, диалектически сложная, быть может одна из самых сложных среди всей драматической ли­тературы XX века. Любимов не испугался этой сложности, а, скорее, она подхлестнула его на воссоздание пьесы на сцене «Таганки».

Перевод пьесы сделал Лев Копелев, стихотворные вставки при­думал Наум Коржавин, а музыку к зонгам сочинили Б.Хмельниц­кий и А.Васильев.

Роль Галилея предназначалась для Н.Губенко. Но в этот период он много снимается в кино и пытается вообще уйти из театра. Па­раллельно эту роль готовил Александр Калягин с помощником ре­жиссера Алексеем Чаплиевским. Последний раз Губенко репетиру­ет Галилея 22 ноября 1965 года. Высоцкий должен был играть роль уличного певца. Затем работа над спектаклем прервалась из-за ин­тенсивной работы над пьесами «Самоубийца» и «Трое на качелях».

В январе Любимов отсутствует и работу над спектаклем продолжа­ет Валерий Раевский. Он пробует Высоцкого в роли Галилея.

7 февраля Любимов на первом же просмотре подготовленного материала назначает Высоцкого на главную роль. Калягин тоже не прекращает работу над ролью, но в течение последующих двух ме­сяцев до премьеры репетирует всего 5 — 6 раз, в то время как Вы­соцкий — почти ежедневно по 6 часов в день.

При первом появлении Высоцкого на сцене создавалось впе­чатление, что он слишком молод для своей роли — коротко постри­женный, с мальчишеским лицом. Даже придуманная художником спектакля Э.Стенбергом длинная, простая и грубая темно-коричневая мантия, полы которой влачились по земле, не могла доба­вить ему возраста. А.Демидова: «Галилей — первая большая роль Высоцкого, которую он делал на свой манер. Рисунок роли лепил­ся как бы с себя. Легкая походка, с характерным коротким шагом, мальчишеская стрижка, да и вся фигура выражала порыв и страст­ность. И только тяжелая мантия давила на плечи. Не было грима, не было возрастной пластики, хотя действие в пьесе тянется около тридцати лет. Галилей у Высоцкого не стареет. Игрался не характер, а тема — в смертельном поединке сталкивался прогресс с инквизи­цией, доказывая, что свобода науки — мнимая, что компромисс ее с реакцией неизбежно приводит ученого к полному духовному опус­тошению и преждевременной гибели. Сюжет, разыгрывавшийся три столетия назад, воспринимался как сегодняшний».

Для спектакля Любимов выбрал музыку Д.Шостаковича и ввел в спектакль два хора, находящихся по обеим сторонам сцены. Сле­ва — мальчики в белых одеждах, справа — монахи в черном. Они судили каждый поступок Галилея. Левые одобряли, правые осуж­дали. Для одних он опасный еретик, способный возмутить разум людей, для других — надежда человечества в сражении между ре­лигией и наукой. Галилей Высоцкого был гениальный искатель ис­тины, трагически осуждающий себя. Он приходит к раздвоенному концу не из-за старости, не из-за немощи или соблазна плоти — его ломает, насилует общество:

«Я отдал свои знания власть имущим, чтобы те употребили их... или злоупотребили ими... и человека, ко­торый совершил то, что совершил я, нельзя терпеть в рядах людей Науки...»

Но Любимов придумывает оптимистический финал, под­черкивающий трагизм борьбы за истину, доступную теперь любо­му мальчишке, — на сцену выбегают дети и яростно вращают ма­ленькие глобусы: «А все-таки она вертится!»

Выступая в 72-м году на Таллинском телевидении, Высоцкий рассказывал о своем Галилее:

«Я вначале играл комедийные роли и вдруг я сыграл Галилея. Я думаю, что это получилось не вдруг, а, так сказать, вероятно, режиссер присматривался — могу я или нет...

Через пять минут никого уже не смущает, что, например, Га­лилея я играю без грима, хотя ему в начале пьесы сорок шесть лет, а в конце — семьдесят, а мне, когда я начинал репетировать роль Галилея, было двадцать восемь лет. Я играл со своим лицом, только в костюме. Такой у меня, вроде балахона, вроде плаща, такая на­кидка коричневая, очень тяжелая — как в то время был материал; грубый свитер очень. И несмотря на то что в конце он — дряхлый старик, я очень смело беру яркую характерность, играю старика, человека с потухшими глазами, которого совершенно ничего не ин­тересует, который немножечко в маразме. И совершенно не нужно гримироваться в связи с этим...

Спектакль этот сделан очень, мне кажется, своеобразно... У нас в нем два финала: как бы на суд зрителя два человека. Первый фи­нал — это Галилей, который уже не интересуется абсолютно тем, что произошло. Ему совершенно неважно, как упала наука в связи с его отречением. А второй финал — это Галилей, который понима­ет, что он сделал громадную ошибку, отрекшись от своего учения, что он отбросил науку назад. И несмотря на то что до этого он был старик дряхлый, я говорю последний монолог от имени человека зрелого, но абсолютно здорового, который в полном здравии и рас­судке понимает, что он натворил. Ну и еще любопытная деталь. Брехт этот монолог дописал. Дело в том, что пьеса была написана раньше, а когда в 45-м году была сброшена бомба на Хиросиму, Брехт написал целую страницу этого монолога об ответственности уче­ного за свою работу, за то, как будет использовано его изобретение. Вот это была очень серьезная и любимая роль...»

16 мая 1966 года состоялось обсуждение спектакля в Управле­нии культуры исполкома Моссовета. Это был один из редких случа­ев совпадения мнений. Была дана высокая оценка постановке спек­такля и игре Высоцкого: «Высоцкий в целом ряде основных момен­тов спектакля играет великолепно... и придет еще сильнее...», «... Галилей, очень достойное решение — умение мыслить на сцене и пе­рекидывать мысль в зал... Блистательно сделан последний монолог Галилея, вот по этому пути необходимо продолжить эту работу...», «...Галилей, его трактовка — для Высоцкого большое движение впе­ред. Задача его велика, и, в основном, он справляется...»

Официальная премьера состоялась 20 мая...

Спектакль получил благожелательную оценку и в прессе: «В "Жизни Галилея" рядом с режиссером впервые в полный рост поднялся актер В. Высоцкий, исполняющий роль Галилея» (И.Виш­невская. «Вечерняя Москва», 13.06.66); «В Театре на Таганке родил­ся актер, удивительный по умению пластически, мужественно сыг­рать такую роль, которая подвластна только большим художникам» (В.Фролов. «Юность», № 10, 1966); «Необыкновенно яркий режис­серский рисунок, острое геометрическое изображение быта соче­тается с великолепными актерскими работами. Среди них следу­ет особо отметить В.Высоцкого, создающего Галилея — молодого человека, полного сил, дерзости, лукавства, гения, склоняющегося перед обстоятельствами и вместе с тем побеждающего их» (М.По­ляков. «Наш современник», № 4, 1967); «На протяжении спектакля Галилей, оставаясь самим собой, обнаруживает новые черты харак­тера, и актер обстоятельно, сочно, подробно «прописывает» роль» (Л.Баженова. «Театр», № 4, 1976).

В следующем году таганский «Галилей» будет отмечен на об­ложке немецкого «Theater der Zeit» фотографией Высоцкого и Зо­лотухина в одной из сцен спектакля.

Исполнение Высоцким этой роли показало, что из характер­ного актера он превратился в актера социального звучания, спо­собного играть самые масштабные и сложные роли. На этом этапе роль Галилея была вершиной, к которой он стремился через осталь­ные роли. Это был его первый персональный театральный порт­рет. И второй персональный портрет «Таганки». Первый был создан З.Славиной в «Добром человеке из Сезуана». Ю.Любимов поставил две пьесы Брехта с разрывом в три года и выделил в них двух пер­сонажей и две актерские индивидуальности.

И была еще взята одна вершина — удалось на какое-то время прекратить пить. Он совершил это восхождение не в одиночку, это было восхождение коллектива театра. Беда Высоцкого была общей бедой театра, победа Высоцкого стала общей победой.

Влюбившись в этот — теперь уже СВОЙ — театр, Высоцкий потянул за собой друзей: Жору Епифанцева и Севу Абдулова. Оба набирались актерского опыта в славном МХАТе, но поддались уго­ворам Высоцкого и сбежали к Любимову, репетировали в «Жизни Галилея». Однако, поняв, что это не их театр, через несколько ме­сяцев вернулись к системе Станиславского...